Эмиграция

Эмиграция в королевство Сербов, Хорватов и Словенцев, жизнь и работа в Любляне, судьба детей.

В Одессе прежний коллега Бубнова А.Д. Билимович, ректор городского университета, помог устроиться в полупустой неотапливаемой глазной клинике, где уже перебивались еще несколько профессоров из Киева, один из которых вскоре умер от сыпного тифа. Через какое-то время клиника возобновила работу, и пришлось переехать. Сын тоже вместе со своим отрядом прибыл в Одессу, и они с Бубновым довольно часто виделись.

Настал февраль 1920 года. Большевики подступали к Одессе. Англичане решили помочь с эвакуацией всех, кто этого пожелает, и кто не нужен для защиты Одессы. Николай Михайлович с коллегами получили в английском военном командовании разрешение на доступ на английский пароход «Rio Padro». Наутро Бубнов пошел проверить, стоит ли пароход у пристани, а по дороге справился об этом у группы шедших навстречу офицеров, которые с усмешками и шутками ответили, что да, все еще стоит и «даже паров не разводил». Бубнов немедленно вернулся назад, с трудом отыскал носильщиков, которые уже перенесли на пароход вещи коллег, заплатил немыслимую сумму, которую те заломили, и двинулся в порт, где к глубокому разочарованию обнаружил, что «Rio Padro» уже ушел. Офицеры зачем-то обманули.

Английский военный подсказал, что можно пойти на другой английский пароход, Rio Negro, но тут Бубнова начали одолевать сомнения. Он оказывался один, без товарищей, ему предстояло ехать неизвестно куда, и он чуть было не отдал команду нести вещи обратно. Хорошо, что он случайно заметил в толпе другого своего коллегу, профессора М.Н.Ясинского, подтвердившего, что тот садится на «Rio Negro» и настоятельно призвавшего Бубнова сделать то же самое. Николай Михайлович успокоился, двинулся на посадку, и это фактически решило его судьбу.

Едва он нашел себе место, как в порту началась пулеметная стрельба, и капитан отдал приказ немедленно выходить в море. Трап был поднят, кто-то распрощался с вещами, которые не успели занести на борт и корабль, набитый до отказа людьми, был выведен ледоколом на рейд. «Rio Negro» оказался последним кораблем, ушедшим с гражданскими лицами из Одессы. Так ложь офицеров и удачная встреча с Ясинским спасли Бубнову жизнь. В порту остался с отрядом сын Николая Михайловича Андрей.

То, как происходила эвакуация русских беженцев из Одессы очень подробно описал в своей книге «Прощай, Россия»[1] Evan P. Cameron, капитан корабля «Rio Negro». Оба парохода, «Rio Negro» и «Rio Padro», довольно часто ходившие вместе, в один день выдвинулись из Севастополя по приказу английского морского командования, принявшего решение во что бы то ни стало и без надежды на какие-то компенсации оказать помощь беженцам, которым уже не оставалось иного шанса спастись от большевиков.

Путь в 206 миль пришлось преодолевать в тумане, между минными полями, сквозь довольно толстый лед– температура по ночам доходила до минус 10 градусов Цельсия. Со стороны берега доносились отзвуки выстрелов, а ночью были видны вспышки артобстрелов. Пароходы встали на якорь недалеко от других английских кораблей – «Аякса» и «Кардиффа», у мола в порту стоял крейсер «Церес». Через сутки был получен приказ войти в порт. Команда с «Цереса», фактически осуществлявшая руководство в порту в связи с полной недееспособностью Одесского портовых властей, обеспечивала паспортный контроль эвакуирующихся. Посадка продвигалась медленно, по длинному узкому импровизированному трапу – из-за льда не удалось встать к молу вплотную. По соседству остатки белогвардейских войск грузились на транспорт «Владимир».

К полудню следующего дня, 7 февраля, «Rio Negro» принял вдвое больше обычного (1400 пассажиров) и сверх этого никого уже взять не мог. Пароход отчаливал, а на берегу оставались еще сотни несчастных. Многие были вынуждены бросить свой багаж. Вдоль борта металась женщина, чей пятилетний ребенок остался на берегу с няней, ее едва удерживали от того, чтобы она не спрыгнула за борт. На ее счастье удалось сманеврировать пароход так, что второй помощник капитана сумел добросить бросательный конец до мола, и мальчика подняли, насмерть перепуганного, но целого и невредимого.

Всех, кто был вооружен, попросили на пароходе сдать оружие и, в общем-то, в надежде на его дальнейшую ненадобность, никто не возражал. Зато на берегу во всю затрещали пулеметы.

Среди беженцев оказалось немало больных тифом, корабельный врач начал организовывать их изоляцию, насколько это вообще было возможно в данной обстановке. Смерть и жизнь шли рука об руку: за период плавания умерло два человека, и родился один ребенок.

Появилось сообщение, что беженцев направляют в Варну. С учетом того, что Болгары были недавно врагами в мировой войне, это мало кого обрадовало. Бубнов же слышал, что русских очень хорошо принимают сербы и хотелось, конечно, попасть к ним. Этому горячему желанию суждено было сбыться – вскоре пароход сменил курс и пошел на Константинополь, возле которого стояли на рейде трое суток в ожидании того, как будет решена участь беженцев. В итоге поступило распоряжение идти на Салоники и оттуда переправить пассажиров в королевство Сербов, Хорватов и Словенцев. Бубнов возликовал.

17 февраля 1920 года Николай Михайлович вместе с остальными беженцами прибыл в Ниш. Позади, в Салониках, осталось около ста больных, в основном тифом, пассажиров, которых рассредоточили по больницам, а совсем позади – Россия, большевики и смертельный страх. Ниш показался раем. Всех расселили, дали возможность раз в месяц обменивать один «колокольчик» (так называли тогда Деникинскую тысячерублевку) по курсу в десять раз выше, чем он стоил на бирже. Это было богатством, но предстояло устраивать свою жизнь дальше. Бубнов с коллегами подают прошение на прием в несколько университетов. Понимая, что преподаватель должен владеть сербским языком, Николай Михайлович ищет возможности пожить среди местного населения и по приглашению одного преподавателя гимназии из Крашевца, когда-то обучавшегося в России, переезжает к нему.

Летом 1920 года Бубнов получает в Крашевце два приятных известия. Первое – от сына, который был жив и, как оказалось, был эвакуирован из Одессы в Севастополь и учился в юнкерском училище. Второе – о назначении контрактуальным профессором по новой истории в университет в Скоплье. Для подготовки к занятиям Бубнов перебрался на пару месяцев в Загреб, где имелась сохранившаяся в хорошем состоянии после войны библиотека. Бубнов вступает в местный клуб, где знакомится со многими представителями интеллигенции, например с писателем Джальским, которого называли хорватским Тургеневым. Вскоре Бубнов выяснил, что и Люблянский университет единогласным решением факультета избрал его профессором, но по древней истории. Бубнов направился для знакомства с ректором в Любляну, где уже бывал в 1899 году мимоходом по дороге на курорт. Предстояло разрешить дилемму с назначениями в два разных университета, и Бубнов поехал в Белград для личной встречи с министром просвещения Прибичевичем. Министр поддержал решение Люблянского университета, и промелькнувшей двадцать два года назад в голове Бубнова мысли «хоть с месяц, да пожить в этом городе» суждено было в полной мере осуществиться.

Бубнов с любовью отзывается о давшем ему приют городе,  о его постепенной модернизации, об отзывчивых людях, с которыми он сталкивается по рабочим и личным вопросам. Он говорит: «И в служебном, и в материальном положении я достиг здесь того, что превзошло все мои ожидания».

И действительно, Николай Михайлович получает титул контрактуального ординарного профессора, что означало, что он получал жалование ординарного профессора, но служил по контракту. С учетом того, что ему зачли в стаж годы работы в России, жалование было в полтора раза выше, чем могло быть без такого зачета. В ноябре 1922 года университетский совет повысил статус Бубнова до ординарного профессора, что дало ему возможность получить Словенское подданство, а это было очень важно с точки зрения защиты своих социальных прав. С тяжелым чувством Николай Михайлович идет на этот шаг, переставая быть подданным России, но ведь и подданным большевистского советского государства он к этому времени себя не считает. Благодаря зачету в стаж более 37 лет работы в России, Бубнов, не без преодоления разных бюрократических процедур, получил право на полную пенсию, которая оказалась почти на 40% выше его последней зарплаты, как действующего чиновника, что было уже немыслимым везением.

Выход на пенсию, как оказалось, был уже не за горами. В конце февраля 1924 года из местной газеты «Jutro» Николай Михайлович узнает, что по возрасту (достижение 65 лет), согласно действующему закону, он «пенсионирован» и должен посередине семестра прекратить свою службу. Для Бубнова, человека, находившегося в прекрасной физической форме и страстно любившего свое дело, это оказалось шоком. Получив разрешение довести курс до конца семестра, Николай Михайлович продолжил преподавание, а в июне простился со своими студентами. В 1918 году, еще в России, Бубнов уже становился пенсионером. Но там он не только продолжал преподавать в Университете, но и был членом факультетского и университетского советов, да еще и деканом филологического факультета. Здесь, как в других западноевропейских странах подход, как это ни печально, осуществлялся по формальному признаку – предельному возрасту служащего.

Безусловно, Бубнов не прекращает общение со своими коллегами, русскими профессорами из Люблянского университета, которых перечисляет поименно: «…на философском факультете… Луньяк Иван Иванович, обрусевший чех (классическая филология), Никитин Василий Васильевич (минералогия), на юридическом Ясинский Михаил Никитич (история русского и югославянского права), Билимович Александр Дмитриевич (политическая экономия), Маклецов Александр Васильевич (уголовное право), Спекторский Евгений Васильевич (государственное право и философия права), на техническом факультете: Фрост Дмитрий Владимирович (горный инженер), Грудинский Федор Федорович (математика и механика), Копылов Алексей Алексеевич (инженер, горное машиностроительство), барон Майдель Игнатий Николаевич (химия), Митинский (монтанист), на медицинском факультете: Камский Евгений Осипович (физиология). Доцентами были: на философском факультете доктор Преображенский Николай Федорович (русский язык и литература), на техническом Исаевич и Шах Назаров Дмитрий Аршакович.» Как и все они, Бубнов продолжает общественную и научную деятельность.

Николай Михайлович возглавляет с самого начала Общество Русских Ученых, считая своим долгом оказывать всевозможное содействие русским коллегам, многие из которых оказались в весьма затруднительном финансовом положении. В 1924 и в 1928 годах участвует в съездах русских ученых, выступает там с докладами, по материалам которых публикует статьи «Происхождение наших цифр и современного способа писать ими числа» и «Легенда о походе по призыву папы Сильвестра II для освобождения Иерусалима (999-1003 гг.)». В 1925 году в журнале «Новая Европа» выходит краткое сообщение о положении Киевского Университета при большевиках. В 1926 году Бубнов получает предложение от одного из наиболее авторитетных европейских исследователей средневековой истории Ф.Лота взять на себя труд по изданию всех сочинений Герберта Орильякского. Несмотря на титаническую сложность задачи, Николай Михайлович берется за составление исправленного латинского текста всех произведений Герберта, написание введения и примечаний. Именно эта работа помогла Бубнову стойко выдержать еще один удар – смерть своего сына Владимира.

После расставания в Одессе Николай Михайлович тяжело переносил разлуку с сыном, беспокоится о его судьбе. В день ухода «Rio Negro» из порта Владимир был на молу под обстрелом большевиков, но остался невредим. Эвакуировавшись в Севастополь, он учился в юнкерском училище и потом вместе с армией Врангеля очутился в Турции. Бубнов, получив известие об этом, испросил для него визу, и к концу декабря 1920 года Владимир приехал к отцу в Любляну. Николай Михайлович снял две комнаты, в одной из которых имелось пианино, так как Владимир еще в Киеве учился в консерватории. Однако, по совету отца, согласившись, что музыкант – «специальность не хлебная», Владимир поступил одновременно и в технический университет, и в консерваторию, и это раздвоение часто выводило его из равновесия.

Бубнов отмечал, что сын регулярно впадал в депрессию, чурался совместных обедов с ним и общими друзьями, плохо спал по ночам. Летом 1925 года Владимир убедил отца отпустить его в Брюссель продолжить обучение по технической специальности, Бубнов выхлопотал ему визу, но по возвращении Владимир сообщил о решении поступать в Брюссельскую консерваторию. Бубнов, чтобы положить конец метаниям сына согласился, а сам отправился на курорт в Vichy поправить пошатнувшееся здоровье. От Владимира стали поступать бодрые письма, на следующий год он закончил класс рояля и должен был отучиться еще год по теории музыки. У Бубнова отлегло от сердца, однако письма стали приходить все реже, а потом наступила тишина. Когда в начале августа 1926 года Бубнов получил из Брюсселя послание, написанное незнакомой рукой, его охватило недоброе предчувствие, оказавшееся верным: хозяин квартиры, которую снимал Владимир, сообщал, что тот застрелился. Бубнов был настолько убит горем, что не смог немедленно отправиться в Брюссель, тем более, что на похороны он уже не успевал.

Спустя какое-то время Николай Михайлович поехал на могилу сына, позаботился о переносе ее в лучшую часть Брюссельского кладбища, отслужил панихиду, побывал в парке на месте, где нашли мертвым Владимира, прислонившегося спиной к дереву. От квартирных хозяев и знакомых Владимира узнал подробности последних месяцев жизни сына. Все отзывались о нем как о добром, талантливом человеке, но не созданном «для житейской борьбы». До конца дней Бубнов, нередко отмечавший собственную склонность к пессимизму, винил себя в том, что явился «отчасти причиной его пессимизма, боязни жизни… придав ему некоторые отрицательные наследственные черты». Ему казалось, что диаметрально противоположные характеры падчерицы и пасынка – были тому еще одним подтверждением.

Пасынок Бубнова, Виктор Колендо, в 1914 году ушел добровольцем в армию и участвовал в нескольких сражениях на австрийском фронте. Осенью 1915 года он закончил кавалерийское училище и, в составе Кинбурнского полка, сражался в Голиции и Буковине. Во время большевистской революции был демобилизован, к тому времени все семейные имения были конфискованы, пришлось зарабатывать на жизнь грузчиком. Большевики мобилизовали его и отправили за Волгу, откуда он предпочел бежать в Сибирь и служил в армии Колчака, пока ее не разбили. Попал в Красноярск, где его вновь мобилизовали большевики и послали в Орел. По дороге он примкнул к возвращавшимся домой венграм. С приключениями, порой опасными для жизни, Виктор добрался до Австрии, устроился рабочим и стал выяснять местонахождение Николая Михайловича. Завязалась переписка и через некоторое время, в июне 1922 года, пасынок приехал в Любляну и поселился с Бубновыми. Нужно было устраивать свою судьбу. Виктор решает стать ветеринаром и Бубнов помогает ему с визой в Чехословакию, где было проще получить требуемое образование. Бубнов несколько раз посещал пасынка в Брно. К началу 1929 года Виктор имел не только диплом, но и степень доктора, так как написал по совету Бубнова докторскую. В марте того же года Виктор вернулся и, опять-таки с помощью Николая Михайловича, нашел работу недалеко от Любляны, в селе Prevoje. Через пару лет Виктор наработал приличную практику, обзавелся семьей, родились дети – Ольга и Владислав. Бубнов часто их навещал, но переехать к ним не мог – сельская жизнь была для него скучна, там не было интересных знакомств и возможности пользоваться библиотекой, да и быть близким в тягость ему тоже не хотелось.

Мария, падчерица, после занятия Киева большевиками вернулась в Москву к мужу, их жизнь была очень трудной. Одно время ее арестовали за подозрение в склонности к контрреволюции из-за того, что ее отец был деканом университета при царском режиме. Пришлось объяснять, что Бубнов всего лишь отчим и деканом был, в том числе советским. Ее выпустили, но запретили проживание в Москве, Петрограде и Киеве. Пришлось поселиться в Воронеже, где она зарабатывала на жизнь портнихой. Через три года власти разрешили вернуться в Москву, а в 1927 году вся семья уехала во Францию. В Париже Мария, проработав какое-то время портнихой, сумела устроиться заведующей магазина мод. Бубнов навещал их во время поездок в Париж и регулярно помогал, как мог, материально. Сын Марии, Анатолий, переименованный на французский манер в Жоржа, при отбывании воинской повинности выдержал экзамен на унтер-офицера, в этом звании его и застала война с Германией в 1940 году. К этому времени Бубнов потерял связь с падчерицей.

Осенью 1926 года Бубнов начинает работу по подготовке собрания сочинений Герберта. В течение последующих шести лет он совершает несколько поездок в Париж, а так же посещает Wolfenbuttel в Германии и Рим, открывая новые и очень важные материалы. Одних примечаний, перерастающих в значительной величины экскурсы, набиралось около двух тысяч. Однако подготовка издания натолкнулась на непредвиденные трудности — рекомендованный Бубнову переводчик и редактор Ж.Парше, продержал рукопись в течение четырех лет и в итоге по личным причинам отказался от работы. За дело взялся профессор средневековой истории Гренобльского университета Р.Латуш. В 1932 году Николай Михайлович передал второй заключительный том рукописи своего труда редактору Луи Альфану. Работа должна была быть издана в серии «Исторических классиков французского средневековья», но, к сожалению, Николай Михайлович так и не увидел ее напечатанной – различные обстоятельства, в первую очередь надвигающаяся война и кризис в Европе, откладывали исполнение задуманного на неопределенный срок. Предпринятые публикатором в 2014 году попытки обнаружить следы возможного издания этого важного труда не возымели успеха.

В 1927 году Николай Михайлович посещает с научной целью Париж и Vichy, участвует в съезде французских историков, cлушает специальные доклады. Осенью этого же года едет в Дубровник, где селится в «Вилле Наталия» и наслаждается окрестностями и общением с публикой полюбившегося городка.

В феврале 1928 года научная общественность Любляны отмечала семидесятилетие Бубнова. Состоялось торжественное заседание в Люблянском университете, а вечером — большой банкет в местном ресторане, где юбиляр немало удивил всех, когда бодро «по всем правилам и даже с коленопреклонением протанцевал  при всеобщем изумлении и апплаузе» мазурку. Николай Михайлович принимал поздравления и приветствия, как от русских ученых организаций, так и отдельных лиц из Югославии, Австрии, Болгарии, Чехии, Франции. Весной и летом 1928 года Бубнов работает над рукописями в нескольких городах Германии, в Париже, поправляет здоровье в Vichy и вновь проводит какое-то время в Дубровнике.

В последующие годы Николай Михайлович путешествует по окрестностям Любляны, взбирается на гору Камнишкое Седло (1884 метра), посещает туристические дома на Триглаве, совершает туры по многим городам Словении, Сербии и Хорватии, а так же регулярно ездит с научной и лечебной целями во Францию, Бельгию и Италию. В Риме ему довелось наблюдать марш Фашистов во главе с Муссолини.

Несмотря на активный образ жизни, в 1937 году Николай Михайлович сетует на появившуюся рассеянность и участившиеся случаи депрессии. Приходится с горечью признать, что как преподавательская, так и активная научная деятельность фактически закончены. Пассивная деятельность, в виде чтения чужих научных трудов и литературы Бубнова не удовлетворяет, более того, приводят в ужас некоторые советские романы, вроде «Цемента» Гладкова. В 1937 году Николай Михайлович завершает большую часть своих воспоминаний, за которые взялся, «чтобы дать себе некоторое количество активной умственной работы».

В 1938 году в честь 80-летия Бубнова товарищи устраивают банкет в «Унионе», одном из лучших Люблянских отелей. Николай Михайлович произносит долгую ответную речь, которую посвящает «тем громадным переменам в политическом, социальном, моральном и особенно техническом отношениях», которые произошли за его долгую жизнь. Летом этого же года Бубнов получает приветствие от конгресса французских ученых, праздновавшего в Оверни в Орильяке тысячелетие рождения Герберта. В послании выражались слова благодарности «большому русскому ученому, который своими трудами общепризнанного достоинства способствовал более чем кто-нибудь, тому, чтобы личность великого папы Герберта Сильвестра II, бывшего монаха аббатства в Орильяке, сделалась известной и была изучена». Знаменитый французский ученый Фердинанд Лот в своей речи назвал Бубнова «великим историком Герберта». Признание научным миром заслуг Николая Михайловича состоялось в полной мере.

Последняя глава воспоминаний, написанная осенью 1941 года, за два года до смерти, состоит из нескольких страниц, пронизанных горечью и тревогой. В разгаре Вторая мировая война, немцы подступают к Москве. Страна, гостеприимно приютившая Николая Михайловича более 20 лет назад, перестала существовать, он, вместе с Любляной неожиданно оказался в Италии. Бубнов констатирует: «Все жертвы, которые несла императорская Россия в ряде войн, в результате которых появилось самостоятельное государство Югославия, остались напрасными».

В заключение он пишет: «Что будет дальше, неизвестно, как и то, в каком положении будет Россия в будущем. Русские беженцы остаются пока зрителями того, что происходит, а происходящее глубоко задевает их душу и сердце. Судьба России решается без них, и они пока являются пассивными зрителями колоссальной трагедии, в которой находится их дорогая родина».

03 октября 1943 года Николая Михайловича не стало.

[1] Goodbye Russia. Adventures of H.M. transport Rio Negro. By captain Evan P. Cameron. Hodder and Stoughton Limited. London, 1934.